Неточные совпадения
Сняв венцы с голов их, священник прочел последнюю молитву и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он не видал ее до сих пор такою. Она была прелестна тем
новым сиянием счастия, которое было на ее лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он не знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим добрым ртом и тихо сказал: «поцелуйте жену, и вы поцелуйте мужа» и взял у них из рук
свечи.
Левин пощупал, ушел за перегородку, потушил
свечу, но долго еще не спал. Только что ему немного уяснился вопрос о том, как жить, как представился
новый неразрешимый вопрос ― смерть.
Полный месяц
светил на камышовую крышу и белые стены моего
нового жилища; на дворе, обведенном оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой.
Год прошел со времени болезни Ильи Ильича. Много перемен принес этот год в разных местах мира: там взволновал край, а там успокоил; там закатилось какое-нибудь
светило мира, там засияло другое; там мир усвоил себе
новую тайну бытия, а там рушились в прах жилища и поколения. Где падала старая жизнь, там, как молодая зелень, пробивалась
новая…
Из
новых знакомых, которые бывали у Приваловых, прибыло очень немного: два-три горных инженера, молодой адвокат — восходящее
светило в деловом мире — и еще несколько человек разночинцев.
Здесь были шкуры зверей, оленьи панты, медвежья желчь, собольи и беличьи меха, бумажные
свечи, свертки с чаем,
новые топоры, плотничьи и огородные инструменты, луки, настораживаемые на зверей, охотничье копье, фитильное ружье, приспособления для носки на спине грузов, одежда, посуда, еще не бывшая в употреблении, китайская синяя даба, белая и черная материя, одеяла,
новые улы, сухая трава для обуви, веревки и тулузы [Корзины, сплетенные из прутьев и оклеенные материей, похожей на бумагу, но настолько прочной, что она не пропускает даже спирт.] с маслом.
Перемена была очень резка. Те же комнаты, та же мебель, а на месте татарского баскака с тунгусской наружностью и сибирскими привычками — доктринер, несколько педант, но все же порядочный человек.
Новый губернатор был умен, но ум его как-то
светил, а не грел, вроде ясного зимнего дня — приятного, но от которого плодов не дождешься. К тому же он был страшный формалист — формалист не приказный — а как бы это выразить?.. его формализм был второй степени, но столько же скучный, как и все прочие.
Абрамовна вышла из его комнаты с белым салатником, в котором растаял весь лед, приготовленный для компрессов. Возвращаясь с
новым льдом через гостиную, она подошла к столу и задула догоравшую
свечу. Свет был здесь не нужен. Он только мог мешать крепкому сну Ольги Сергеевны и Софи, приютившихся в теплых уголках мягкого плюшевого дивана.
Все опричники с завистью посмотрели на Серебряного; они уже видели в нем
новое возникающее
светило, и стоявшие подале от Иоанна уже стали шептаться между собою и выказывать свое неудовольствие, что царь, без внимания к их заслугам, ставит им на голову опального пришельца, столбового боярина, древнего княжеского рода.
Но, это нас поражает только потому, что это
новые приемы; разве старые приемы храмов с особенным освещением, с золотом, блеском,
свечами, хорами, органом, колоколами, ризами, плаксивыми проповедями и т. п. не то же самое?
Мы молча любовались изящною картиной противопоставления сих двух административных
светил, из коих одно представляло полный жизни восход, а другое — прекрасный, тихо потухающий закат; но многие заметили, что «
новый», при появлении благодушного старца, вздрогнул.
Что происходило на этой второй и последней конференции двух административных
светил — осталось тайною. Как ни прикладывали мы с Павлом Трофимычем глаза и уши к замочной скважине, но могли разобрать только одно: что старик увещевал «
нового» быть твердым и не взирать. Сверх того, нам показалось, что «молодой человек» стал на колена у изголовья старца и старец его благословил. На этом моменте нас поймала Анна Ивановна и крепко-таки пожурила за нашу нескромность.
Крискент любовался из алтаря
новым старостой, когда он с степенной важностью ставил
свечи, откладывая широкие единоверческие кресты.
Лежит неподвижный, суровой,
С горящей
свечой в головах,
В широкой рубахе холщовой
И в липовых
новых лаптях.
Разъяснения всех этих негодований и пророчеств впереди; их место далеко в хронике событий, которые я должна записать на память измельчавшим и едва ли самих себя не позабывшим потомкам древнего и доброго рода нашего. Сделав несколько несвоевременный скачок вперед, я снова возвращаюсь «во время уно», к событию, которым завершился период тихого вдовьего житья княгини с маленькими детьми в селе Протозанове и одновременно с тем открылась
новая фаза течения моего
светила среди окружавших его туч и туманов.
В старинном доме, полном богатой утвари екатерининского времени, несколько комнат было отделано заново: покои, назначенные для княжны, были убраны скромно, как княгиня находила приличным для молодой девушки, но все это было сделано изящно и в тогдашнем
новом вкусе: светлый девственный, собранный в буфы, ситец заменил здесь прежний тяжелый штоф, который сняли и снесли в кладовые; масляные картины известных старинных мастеров, на несколько пластических сюжетов, тоже были убраны и заменены дорогими гравюрами и акватинтами в легких рамах черного дерева с французскою бронзой; старинные тяжелые золоченые кронштейны уступили свое место другим, легким и веселым, из севрского фарфора; вместо золоченого обруча с купидонами, который спускался с потолка и в который вставлялись
свечи, повесили дорогую саксонскую люстру с прекрасно выполненными из фарфора гирляндами пестрых цветов.
Вошел кондуктор и, заметив, что
свеча наша догорела, потушил ее, не вставляя
новой. На дворе начинало светать. Позднышев молчал, тяжело вздыхая, всё время, пока в вагоне был кондуктор. Он продолжал свой рассказ, только когда вышел кондуктор, и в полутемном вагоне послышался только треск стекол двигающегося вагона и равномерный храп приказчика. В полусвете зари мне совсем уже не видно его было. Слышен был только его всё более и более взволнованный, страдающий голос.
Тихо Вадим приближался к церкви; сквозь длинные окна сияли многочисленные
свечи и на тусклых стеклах мелькали колеблющиеся тени богомольцев; но во дворе монастырском всё было тихо; в тени, окруженные высокою полынью и рябиновыми кустами, белели памятники усопших с надписями и крестами; свежая роса упадала на них, и вечерние мошки жужжали кругом; у колодца стоял павлин, распуша радужный хвост, неподвижен, как
новый памятник; не знаю, с какою целью, но эта птица находится почти во всех монастырях!
В эти места как будто не заглядывает то же солнце, которое
светит для всех петербургских людей, а заглядывает какое-то другое,
новое, как будто нарочно заказанное для этих углов, и
светит на все иным, особенным светом.
Гордей Карпыч (строго). Жена! С ума, что ль, сошла в самом деле? Не видывал Африкан Савич твоей мадеры-то! Шампанского вели подать… полдюжины… да проворней. Да вели зажечь
свечи в гостиной, что
новая небель поставлена. Там совсем другой ефект будет. Пелагея Егоровна. Сейчас сама все сделаю. (Встает.) Аринушка, пойдем. Извините, соседушки.
Не трогать никого.
Хотели б вы, чтоб омрачил я день
Венчанья моего? День этот должен
Началом быть поры для царства
новой;
Светить Руси как утро должен он
И возвещать ей времена иные
И ряд благих, безоблачных годов!
— Кэт… как я счастлив… Как я люблю вас. Кэт… Я обожаю вас… Мы остановились. Руки Кэт обвились вокруг моей шеи. Мои губы увлажнил и обжег поцелуй, такой долгий, такой страстный, что кровь бросилась мне в голову, и я зашатался… Луна нежно
светила прямо в лицо Кэт, в это бледное, почти белое лицо. Ее глаза увеличились, стали громадными и в то же время такими темными и такими глубокими под длинными ресницами, как таинственные пропасти. А ее влажные губы звали все к
новым, неутоляющим, мучительным поцелуям.
Сели, смотрим — деревенька наша как парчой и золотом на серой земле вышита. Опускается за рекой могучее
светило дня, жарко горят перекрытые
новой соломой крыши изб, красными огнями сверкают стёкла окон, расцветилась, разыгралась земля всеми красками осеннего наряда, и ласково-сине над нею бархатное небо. Тихо и свежо. Выступают из леса вечерние тени, косо и бесшумно ложатся на нас и на звонкую землю — сдвинулись мы потеснее, для тепла.
Но Аксинья Захаровна, стоя у образов в
новом шелковом сарафане, с раззолоченной
свечой в руке, на каждом ирмосе вздыхала, что не привел Господь справить великую службу с «проезжающим священником»…
Постарайся полюбить того, кого ты не любил, осуждал, кто оскорбил тебя. И если это удастся тебе сделать, ты узнаешь
новое, радостное чувство. Как свет яркий
светит после темноты, так и, освободившись от нелюбви, свет любви сильнее и радостнее разгорится в тебе.
Кончилась служба. Чинно, стройно, с горящими
свечами в руках старицы и белицы в келарню попарно идут. Сзади всех перед самой Манефой
новая мать. Высока и стройна, видно, что молодая. «Это не Софья», — подумал Петр Степаныч. Пытается рассмотреть, но креповая наметка плотно закрывает лицо. Мать Виринея с приспешницами на келарном крыльце встречает
новую сестру, а белицы поют громогласно...
Давно уже смутные слухи настойчиво указывали на одно определенное лицо, упорно загораживавшее Толстому дорогу к
новой жизни. Теперь обе стороны ушли из жизни, теперь опубликованы многие интимные места из дневников и переписки Толстого, напечатан набросок его откровенно-автобиографической драмы «И свет во тьме
светит». И нет теперь никакого сомнения, что лицом этим была его милая, любящая Кити, — его жена.
Солнце встало и
светило сквозь мутную дымку. Было тепло. Обоз за обозом снимался с места и вливался на дорогу в общий поток обозов. Опять ехавшие по дороге не пускали
новых, опять повсюду свистели кнуты и слышались ругательства. Офицеры кричали на солдат, солдаты совсем так же кричали на офицеров.
В Петербурге же при дворе появилось
новое лицо — Платон Александрович Зубов —
новое восходящее придворное
светило.
Вдруг, как бы осененная какой-то
новой мыслью, она встала, подошла к окну, взяла с него одну из бутылок с наливками, из шкапа достала два граненых стаканчика и вернулась к дивану, около которого стоял круглый стол. Поставив на стол стаканчики, она наполнила их душистой вишневой наливкой. Мягкий свет зажженных в серебрянных шандалах восковых
свечей отразился и заиграл в граненом хрустале и в тёмнокрасной маслянистой влаге.
Горела на столике
свеча. Исанка сидела на постели, прикусив губу, пришивала к блузке
новую пуговку, и слезы медленно капали на голубую блузку.
Вечером оставшись один на
новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил
свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Народный учитель Геликонский, молодой человек, в
новом мешковатом сюртуке и с большими угрями на испуганном лице, разносит на мельхиоровом подносе восковые
свечи.
Вы, — говорят мне, — сами люди письменнiи: вы перед самим архиереем с
свечой стояли — вам должно быть все свiтло; рассудите нам: про что се
новый пiп нас надоумливает, а не то мы в другое село пойдем».
Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконою Божией Матери, вделанной в зад левого клироса, и
новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик Божией Матери, освещенный и
свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их.